Калидонская охота

В городе Калидоне, одном из крупнейших городов Этолии, жил царь Ойней со своей царицей Алфеей. Был у них сын Мелеагр – красивый юноша и прекрасный воин.

Вот как красиво звучит миф о Калидонской охоте в пересказе Ф.Ф.Зелинского:

Это было то время, когда бог земледелия Триптолем, исполняя волю своей великой пестуньи Деметры, учил людей хлебопашеству. Прилетел он на своей воздушной колеснице и к царю Ойнею и был с честью им принят. Зазеленели, заколыхались калидонские нивы; возрадовался Ойней. «Теперь, — подумал он, — можно вовсе бросить охоту, эту жестокую и кровопролитную забаву».

Однажды, собрав милостью Деметры особенно обильный урожай, он на городской площади Калидона приносил первые плоды в жертву двенадцати великим богам, алтари которых красовались на ней. Был возжжен огонь; погрузив пылающую лучину в стоявшее тут же ведро с водой, царь окропил присутствующую многочисленную толпу и затем начал приношение. Сопровождал он его молитвой, причем стоящий рядом с ним флейтист наигрывал торжественный напев.

Сначала богине самого очажного пламени Гестии, с которой всякий благоразумный человек начинает богослужебное дело; затем владыкам Олимпа Зевсу и Гере, покровителям государств и семей; затем брату и сестре обоих владык Посейдону и Деметре, богам волнующегося моря и волнующейся нивы; затем ласковому другу смертных Гермесу, даровавшему им первое стадо и научившему их скотоводству; затем Афине-Палладе и Гефесту, учителям всех ремесел, облагородивших нашу жизнь; затем Афродите и Дионису, от коих всякий восторг и в любви, и в творчестве; затем царю кифары и владыке Дельф Аполлону, вещающему смертным волю Зевса и веленья рока… и здесь Ойней остановился. Следующим был алтарь Артемиды

— Здесь рядом алтарь Артемиды, царь, — заметил его старший советник, — могучей сестры могучего брата. Не должно лишать чести ни одного из великих богов Олимпа…

— Она — богиня охоты, — презрительно ответил царь. — С тех пор, как питомец Деметры нас научил хлебопашеству, нам более не нужно ее кровавое дело.

На этом он и кончил торжество.

Но Артемида не забыла его дерзновенного слова. Чтобы ему показать, что и после перехода к хлебопашеству ее дело не потеряло своего значения, она вывела из своих нагорных лесов чудовищного вепря. Он принялся безжалостно опустошать своими клыками нивы и Ойнея, и других калидонцев. Зеленеющие уже глыбы земли были выворочены, все поля изрыты; при продолжении бедствия грозили неурожай, голод.

И народ взмолился к царевичу Мелеагру, чтобы он, самый могучий юноша всей Эллады, снарядил охоту и освободил страну от этого бедствия. Мелеагру это и самому было любо: пылкий юноша не разделял тихих наклонностей своего отца. Он кликнул клич — и цвет тогдашней эллинской молодежи собрался, чтобы принять участие в этой отныне славной Калидонской охоте.

Первыми пришли оба брата царицы Алфеи, с почетом встреченные всеми как главные, после самого царя, вельможи страны. Потом богатырь Анкей, сильный, но необузданный; об его чудесных подвигах ходила громкая слава — полагали, что ему помогала волшебная сила. Потом еще много других, которых мы перечислять не будем; напоследок — дева из далекой Аркадии, охотница Аталанта. Она привлекла всеобщее внимание не только тем, что была единственной девой среди мужчин, но и своей неописуемой красотой — и нечего говорить, что все юноши, начиная с самого царевича, без памяти в нее влюбились и стали просить ее руки. Но она оставалась холодной к их стараниям.

— Выйду за того, — коротко отвечала она, — кто убьет калидонского вепря.

— А если ты сама его убьешь?

— Тогда останусь девой-этого-то я более всего желаю.

Одни только братья Алфеи не участвовали в общем увлечении, но не потому, что Аталанта им не нравилась.

— Боюсь ее, — сказал старший младшему. — И если это не сама Артемида, то, наверное, одна из ее близких нимф.

— Да, — отвечал другой, — мстя за нанесенное ей нашим зятем оскорбление, она нашлет на него беду похуже самого вепря.

С охотой не торопились: надо было сначала через горных пастухов узнать, в какой чаще пребывает зверь. Тем временем все были гостями радушного царя. Днем они упражнялись в метании копья и других играх, развивающих силу и ловкость; вечером пировали, но скромно, довольствуясь одним кубком вина, чтобы не ослабить своего тела. Один только Анкей ни в чем себя не стеснял: спал до полудня, ни в каких упражнениях не участвовал, зато вечером пил без удержу, кубок за кубком; а так как четвертый кубок, волею Диониса, был кубком Обиды, то не проходило пира без ссор. Одного только Мелеагра он слушался.

— Знаешь, — сказал ему однажды тот, — мне вина не жаль, но как же ты, вечно пьяный, будешь с нами охотиться?

Анкей грубо расхохотался.

— Не беспокойся, — ответил он ему, — и вепря убью я, и на Аталанте женюсь я.

— Почему ты так уверен?

— Потому что боги мне даровали три желания; два я уже израсходовал, но силой третьего исполню то, что сказал.

Наконец логовище зверя было найдено; на рассвете все двинулись к указанной чаще. Обыкновенно греки охотились так: в удобном месте расставляли между деревьями крепкие конопляные сети и с помощью собак старались загнать в них зверя. Но в данном случае это было совершенно бесполезно: не было столь крепких сетей, которых чудовищный вепрь не прорвал бы, и никакой облавы он бы не испугался. Нет, против него надо было идти с копьем в руке.

Анкей стоял в ряду с прочими, небрежно склонясь на свое копье, — по обыкновению пьяный. Мелеагр, сильно его невзлюбивший за его буйства и за его виды на Аталанту, стоял рядом с ним, не спуская с него глаз.

Вдруг из чащи стал доноситься треск ломающихся сучьев и шум вырываемых деревьев.

— Ну, слушай же! — сказал Анкей Мелеагру и, молитвенно воздев вверх руки, отчетливо произнес: — О, дайте, боги, вепрю жизнь исторгнуть мне!

— Что, складно? — спросил он, смеясь, Мелеагра.

— Складно, да не ладно! — угрюмо ответил тот.

— Как не ладно?

— А так, что неясно, кому кого придется убить: тебе ли вепря, или вепрю тебя.

Анкей побледнел. Ему и то показалось, что после его двусмысленной молитвы в воздухе над ним послышался чей-то смех. «Это Немезида! — подумал он. — Немезида, грозная богиня, карающая человеческое самомнение,- она записала мою просьбу на скрижалях возмездия». Он бы охотно ушел, но было уже поздно: вепрь вылетел из чащи и понесся прямо на него, дико сверкая своими налитыми кровью глазами. Анкей метнул свое копье, но его рука дрожала от страха еще более чем от похмелья, и копье бессильно ударилось в дерево. Еще мгновенье — и он сам, пораженный ударом клыка в живот, грохнулся о землю.

Охотники устремились к зверю. Вот блеснуло копье одного из братьев Алфеи, затем копье другого — напрасно: вепрь, чуя опасность, ловко изворачивался, оба промахнулись. Вдруг раздался громкий женский голос:

— В сторону все!

Смотрят — Аталанта, ясная и грозная, как сама Артемида, стоит на бугре, готовая метнуть копье. Копье полетело, вонзилось чудовищу в бок — кровь брызнула, но и только. Рассвирепев от раны, вепрь бросился в сторону Аталанты. И она бы испытала участь Анкея, но Мелеагр, точно окрыленный нависшей над ней опасностью, внезапно настиг зверя и вонзил ему копье в затылок. Раздался скрежет зубов, точно лязг железа, и чудовище повалилось на бок, поливая обильной кровью зеленую траву.

Охота кончилась, но смерть Анкея не дала возникнуть настоящей радости. Один только Мелеагр торжествовал и как победитель, и как жених.

Его дядья косились на него, считая его чуть не виновником той смерти.

— За женщину тотчас вступился, а товарища спасти не мог, хоть и стоял рядом, — говорили они шепотом.

Все-таки обычай велел принести благодарственную жертву Артемиде, а затем и самим подкрепиться. Соорудили из дерна простой алтарь, содрали со зверя шкуру, — она, а также и голова с клыками должны были быть наградой победителю. Затем, как водится, жертвоприношение, пир — припасы были заранее принесены рабами. Тем временем слава об удачной охоте распространилась в окрестности; стали стекаться пастухи, крестьяне, стали благодарить охотников, и более всего Мелеагра. Кто был счастливее его? Теперь уже и с вином нечего было стесняться: каждый пил, сколько ему было угодно, — только Аталанта, смущенная, не прикасалась к кубку, молчала и даже не отвечала на учтивые слова своего жениха. «Ей досадно, — подумал он, — что победа досталась не ей, но ничего, я ее утешу».

И вот, когда пир кончился, Мелеагр встал и возгласил:

— Товарищи, тушу зверя мы разделим поровну — всем будет вдоволь. Шкура и голова заранее назначены наградой победителю, но так как хозяину неуместно брать награду в ущерб гостям, то я предлагаю присудить ее…

— Конечно, — прервал его старший дядя, — тому, кто, как ближайший его родственник, имеет на нее наибольшее право!

-…Тому, — продолжал Мелеагр, с трудом сдерживая свой гнев, — кто, как первый ранивший зверя, имеет на нее, после победителя, наибольшее право. А это, как вы все видели, было подвигом Аталанты!

И с этими словами он протянул ей исполинскую голову зверя.

— Неслыханное оскорбление! — крикнул дядя.- Тебе, видно, дерзкий молодчик, твои любовные шашни дороже священного долга крови!

И с этими словами он, грубо оттолкнув Аталанту, ухватился за голову вепря.

Затуманились глаза у Мелеагра: он ничего не видел, кроме оскорбления, нанесенного ему и его невесте. Не помня себя, он схватил стоявшее тут же копье, еще красное от крови зверя, — и кровь обидчика потекла по древку.

— Убийца! Нечестивец! — крикнул брат пораженного, подымая свое копье на Мелеагра… но в следующее мгновение и он, бездыханный, лежал рядом с убитым.

Все это произошло так быстро, что никто не успел вмешаться, — теперь уже было поздно. Мелеагр стоял понурив голову. Молчали и остальные. Но где была Аталанта, невольная виновница всего несчастья? Она исчезла; куда и как — этого не видел никто.

Убийца, проливший родную кровь, всех оскверняющий своим присутствием, своим обращением, — вот в кого обратился недавний победитель, кумир всего народа, самый прекрасный и могучий юноша всей Эллады! Никто ему этого не говорил — он это знал и так. Все грустно разошлись, не думая о разделе роковой добычи. Мелеагр тоже медленно побрел домой — все его сторонились, никто не решался с ним заговорить.

Он побрел домой, но дома не достиг.

Молва его опередила. Алфея с упоением выслушала рассказ об охоте и о подвиге Мелеагра. Но не успела она насладиться этой радостью, как пришел другой вестник и она узнала, что оба ее брата пали от руки ее сына.

У гречанки любовь к братьям — самая святая после любви к родителям. «Другого мужа я могу получить, если потеряю первого, — рассуждала она, — и других детей мне боги тоже могут послать, но, раз потеряв братьев, я других уже не получу». К тому же после смерти отца брат был первым защитником своей сестры от возможных обид со стороны ее мужа; да и при выборе невесты грек старался породниться с могучими мужами, и от влияния братьев зависело положение гречанки в доме ее мужа.

И вот Алфея узнает, что оба ее брата убиты; мало того — они убиты ее сыном. Тут пламя безумия обуяло ее. Не сознавая, что она делает, она бросилась к своему заповедному ларцу, где среди других драгоценностей хранилась головня, высшая, роковая, талисман ее сына.

Ещё Мойры предсказали, что ему роком положено умереть, как только догорит эта головня на очаге Алфеи. Схватив головню, Алфея бросила её в очаг. Еще мгновенье — и головня вспыхнула багровым, кровавым блеском.

Вспыхнула — и вскоре погасла: рок исполнился. И гнев сестры остыл: проснулась мать. Слышит — прислужницы приносят на носилках бездыханное тело; да, это тело ее сына, и его убийца — она. Там над убитым плачут его старый отец Ойней, его маленькая сестра Деянира — и отец остался без сына, и сестра без брата, и виною этому — она. Пусть плачут, кто вправе плакать; она это право потеряла. Там, в покое Ойнея, нет никого. Там на стене висит его старый, полуржавый меч. Этот меч — ее право и ее долг.

Таков был страшный исход радостной и славной Калидонской охоты.

Оцените статью
Добавить комментарий